Численность: точной статистики не существует, общее число потомков некрасовцев в России оценивается примерно в 1500 человек

Места расселения: Левокумский район Ставропольского края (посёлки Новокумский и Кумская Долина), Краснодарский край

Язык: островной архаичный южно-русский говор (разговорное наречие) русского языка

Религия: старообрядчество 

 

Причины появления и специфика 

Причина происхождения субэтноса «некрасовцы» имеет отчётливый социальный характер. Особый статус «некрасовские казаки», «казаки-некрасовцы» или «игнат-казаки» отсылает к потомкам донских и хопёрских казаков, которые после подавления Булавинского восстания ушли с Дона в сентябре 1708 года и более 240 лет жили вне России, на территории Османской империи, приняв подданство султана. Будучи названными в честь своего лидера Игната Некрасова, казаки-некрасовцы, с одной стороны, имели черты, характерные для социального статуса казачества в целом, а, с другой, обладали своей уникальной спецификой. 

Как отмечает исследователь российских субэтносов Игорь Васильев, «казачьи субэтносы начали складываться только в XVIII–XIX вв., после подчинения государством казачеств, превращения их из вольных в служилые. Они оформились во многом благодаря особому сословному и юридическому статусу, сословной организации, особым правам и обязанностям, специфическому землевладению, относительной замкнутости. Эти особенности наложились на наличие собственной территории, наличие иноэтнического субстрата, религиозных меньшинств и пр. Всё это привело к появлению самосознания и, соответственно, самоназваний, выработке и закреплению особенностей культуры… В этот период вольноказачий уклад жизни переживал системный кризис, связанный с социальным расслоением и переходом к производящему хозяйству, в конечном счёте — с деградацией казачества как автономного воинского мужского союза»

Исследователи отмечают, что в это же время существенно возросла роль государства, которое, опасаясь пассионарности казаков и связанных с этим угроз на своих границах, в XVIII–XIX вв. поставило перед собой задачу сформировать новую идентичность казаков, лояльных Российской империи. Ретроспективно стоит признать, что усилия государства принесли свои плоды: идентичность казаков в социальном и правовом смысле, а также в формировании воинских традиций и соответствующей ментальности была во многом сконструирована в результате последовательного двухсотлетнего огосударствления казачества. 

В этом контексте уникальная специфика некрасовцев состояла как раз в том, что в силу своего исхода из Российской империи, они смогли ускользнуть от политики огосударствления и сохранили, разумеется при всех оговорках, свою неогосударствлённую, «вольную» казаческую идентичность.  В формировании «некрасовцев» сыграл также большую роль религиозный фактор - объединившись с ушедшими на Кубань ещё в 1690-х годах казаками-старообрядцами, они образовали первое казачье войско на Кубани, принявшее подданство крымских ханов и получившее довольно широкие привилегии. 

 

Личность Некрасова

Поскольку Игнат Некрасов – вероятно, единственный представитель казачьего сословия, по имени которого названо целое войско, а затем и субэтнос, приведём имеющиеся данные о его личности. Как отмечает исследователь Илья Смирнов, «сведения о его личности скудны и недостоверны: это отдельные упоминания в официальных документах, обычно в словосочетании “вор Игнашка”, и своеобразный фольклорный образ: бесстрашный красавец “Игнат-сударь”, к которому весь Дон приходит за помощью в трудную минуту, а сама “царица Катярина” засылает сватов. С определенной степенью достоверности можно утверждать, что осенью 1707 года, когда атаман донского казачьего Бахмутского городка Кондратий Булавин собирал свой отряд, Игнат был простым казаком станицы Голубинской. Поссорившись в Царицыне с атаманом Иваном Павловым, он "перешел в свой Голубинский городок"… Встречающееся в литературе утверждение, что Некрасов к моменту восстания был уже станичным атаманом (как Семен Драный и сам Булавин), вызывает сомнения: во-первых, об этом молчат документы 1708 - 1709 годов; во-вторых, фольклорный образ Некрасова и его роль в восстании ассоциируются с человеком отнюдь не пожилым. Почти 30 лет Некрасов воевал и управлял на Кубани, но нигде в песнях и сказаниях не представал в виде убеленного сединами патриарха. А станичными атаманами избирали как раз солидных людей зрелого возраста. Так, и у Булавина, и у Драного были уже взрослые дети. Очевидно, Некрасов выдвинулся из простых казаков именно в период военных действий как исполнитель особых поручений, а затем - как походный атаман».

Как подчеркивается в литературе, восстание 1707-1709 годов было вызвано усилением крепостнического гнета и «началом активного наступления дворянства на земли войска». Непосредственным же поводом к выступлению явилась экспедиция князя Юрия Долгорукого в верховья Дона и на его притоки для сыска беглых. Они составляли тогда значительную часть казачества. В ночь на 9 октября 1707 года на Айдаре, в Шульгинском городке, князь и сопровождавшие его 16 человек были убиты казаками во главе с бахмутским атаманом Булавиным. Удивительно единодушие, с которым народная устная традиция (не только некрасовская, но и донская) приписывает убийство князя Некрасову, а не Булавину: «Как подходит же Некрасов сын к Долгорукову, срубил ему буйну голову». Возможно, конечно, что Некрасов был одним из повстанческих есаулов, обязанных приводить в исполнение приговор казачьего круга.

В документах его имя появляется позже, когда Булавин, потерпев 17 октября 1707 года поражение от донского атамана Лукьяна Максимова, опять собрал силы и подступил к Черкасску в конце апреля 1708 года. Казаки впустили его войско в город: «Пришел в Черкаской товарыщ его Кондрашки вор Игнашка Некрасов и взяв ис Черкаского атамана Лукьяна Максимова и старшин Обросима Савельева, Ефрема Петрова, Никиту Соломату, Ивана Машлыченка и отвезли к тому вору в Рыковскую станицу». Предатели были казнены, а 9 мая на кругу от 110 станиц Булавин был избран войсковым атаманом. Не зря князь Василий Долгорукий, отправленный подавлять бунт и мстить за брата, писал: «Первый у него [Булавина] в воровстве Игнашка Некрасов».

С конца 1730-х годов активность некрасовцев заметно уменьшается. По неподтверждённым данным, приблизительно в 1737 году Игната Некрасова не стало. Однако, образ и символ Некрасова на несколько сот лет пережили своего физического носителя. Далеко не в последнюю очередь это стало возможным благодаря специфической взаимосвязи между религиозными умонастроениями, социальным устройством и номадическим образом жизни некрасовцев. 

 

Легенда о «Городе Игната» 

Одной из наиболее известных российскому фольклору утопий о «далеких землях» была легенда о «городе Игната» – «царстве некрасовцев», которая обостряла христианские эсхатологические и хилиастические ожидания и реанимировала наиболее архаичные культурные архетипы. Возникновение легенды тесно связано с бунтарским опытом российского простонародья. Такого рода легенды посвящены не просто некоему идеальному месту, локализованному где-то в отдаленном времени, а четко географически определенной земле, которая существует и до которой можно и нужно добраться». Таким образом, в утопической легенде о «Городе Игната» идея перемещения, путешествия мифологизируется, приобретая ритуальную культурную окраску. Поэтому, как отмечал филолог Владимир Топоров, «ценность пути состоит не столько в том, что он венчается неким успехом, достижением благого и чаемого состояния, сколько в нем самом. Целью является не завершение пути, а сам путь, вступление на него, приведение своего Я, своей жизни в соответствие с путем, с его внутренней структурой, логикой и ритмом». Это определение как нельзя лучше подходит для некрасовцев, руководствующихся негласными правилами номадического образа жизни.

Создание социально-утопической легенды о «Городе Игната» во многом было связано с деятельностью старообрядцев, находившей широкий резонанс в народной среде, в том числе и у донских казаков. Известно, что после церковных реформ патриарха Никона немалое число «расколоучителей» бежало на Дон, способствуя формированию и распространению слухов о том, что «светлая Росия потемнела, а мрачный Дон восиял и преподобными отцами наполнился, яко шестокрыльнии налетеша».

В конце 1680-х годов донские старообрядцы терпят поражение: было разгромлено несколько их религиозных центров, а власть в Войске вновь захватили сторонники «еретической» Москвы. Поэтому часть донцов-старообрядцев бежит на юг, в том числе на Кубань. Возникая в точках пересечения культурных потоков, легенда о «далекой земле», «Городе Игната» мысленно проецировала идеал общественной гармонии за географические пределы «антихристова царства», реализуя извечную тягу простонародья к «подрайской землице».

Все эти умонастроения обострились в период  XVII–XVIII вв. в силу интенсивной интервенции социальных, экономических и культурных инноваций Петра I. Психологически уход из родных и обжитых мест в поисках лучшей участи облегчался сведениями об огромных резервах неосвоенных земель, известным по стране опытом народной колонизации, слухами о вольной, без господ, жизни у казаков, но главное – осознанием «неправедности» современного общественного устройства.

Именно такие умонастроения царили среди казаков-староверов после поражения Булавинского восстания 1707–1709 гг., когда они, спасаясь от преследования карателей, уже привычно бежали на Кубань. На этот раз во главе с Игнатом Федоровичем Некрасовым – атаманом Голубинского городка и принципиальным раскольником. Подобно многим другим бунтарям, он отличался крепким характером и стойкостью убеждений. Свои взгляды и устремления, сложившиеся в условиях вольного Дона, Некрасов перенес на Кубань, в основанную им общину. Позднее, дополненные коллективным творчеством, они были оформлены в виде особых правил поведения — «заветов Игната» и насчитывали более 170 установлений. Именно здесь, на Кубани его личность и дела подверглись идеализации и сакрализации, стимулируя складывание и распространение легенды о «городе Игната». Неслучайно, в народном сознании Некрасов наделен даром волшебника, сверхъестественной силой – такова была чарующая магия этого имени в народно-поэтическом сознании. 

Однако за Кубанью, как известно, лежали земли турецкие, а, значит, заповедные для православного люда, иноверные, неблагочестивые, на которые не распространялась божественная благодать. Поэтому побег некрасовцев – это не просто государственное преступление — измена, но и святотатственное «дьявольское искушение», запредельный выход из сакрального локуса святой Руси. Здесь акцентируется то обстоятельство, в соответствии с которым сила сакрального считалась ослабевающей к периферии, но, с другой стороны, освоение ее рассматривалось как приобщение новых земель к освоенному пространству путем его сакрализации. Тем самым «чужое» пространство становилось «своим». «Легенда о «городе Игната», который по преданию находился за Песчаным морем (пустыней) и в который казаки ушли жить вольной жизнью, отразила передвижение самих казаков-некрасовцев, а с другой стороны, поощряла их на постоянные поиски заветной страны». 

«Город Игната», сакрализуясь в мифологическом сознании современников, представлялся незыблемым и несокрушимым оплотом истинной веры и благочестия. Это был измышленный простонародьем город-остров в огромном, окружающем его море иноверческого мира, своего рода святой Грааль – символ труднодостижимой, но заветной цели, осуществление которой приносит отпущение грехов и вечную жизнь. Вполне обоснованно «исходной точкой для легенд о земном рае» современная исследовательница считает «библейские описания Эдема. Это находящееся на востоке, где рождается несущее жизнь миру солнце, отовсюду огражденное пространство, надежно охраняемое, обладающее сакральным статусом». Путь в «город Игната» – это, с одной стороны, реальный путь, т.е. географическое перемещение, но это еще и путь метафизический, аксиологически понимаемый как стремление к святости, разрыв с греховностью. Это есть стремление к искуплению и духовному совершенствованию, путь от Кривды к Правде, причащения и спасения не столько тела, сколько души.

По свидетельству Т.И. Капустиной, принадлежащей к майносской ветви некрасовцев, «наши старики стали ходить по разным странам и искать тот Игнатов город ... Во многих странах побывали казаки, да только так и не нашли того города. А есть он! Как ему не быть, когда его люди видали?! Не станут же люди неправду гутарить!» Рассказчица пребывала в уверенности, что другие люди, в отличие от майносцев, видели город Игната: «Может, Игнат на нас, майносских, сердце поимел, что его завет нарушили? Вот он и прятал тот город от наших казаков. Игнат-то наш силу такую имел. Он и войско свое невидимым делал. Старики так и гутарили: Игнат дороги прятал к своему городу. Туман напускал на город». Туман, который скрывает привычные путевые ориентиры, играет здесь роль своеобразной завесы, отделяющей праведный мир от неправедного. Вербальное признание Капустиной ассоциативно реанимирует воспоминания о знаменитом граде Китеже, который также не давался «басурманам» и с приближением опасности уходил под воду озера Светлояр. Подобное акцентирование аналоговой парадигмы актуализирует особую культурную семантику «города Игната», отразившуюся в его описании. 

Примечательно, что сама легенда о «Городе Игната» очень краткая: «Живут такие люди на берегу большого озера. Город у них большой, пять церквей в нем, обнесен он высокой стеной; четверо ворот – на запад, восток, север, юг. Ворота все закрыты. Только восточные открыты бывают днем. На воротах стоят вооруженные часовые, а ночью и по стенам часовые ходят. В город свой те люди никого не пускают. Живут богато. У каждого каменный дом с садом, на улицах и в садах цветы цветут. Такая красота кругом. Занимаются те люди шелками. Обиды ни людям чужим, ни друг другу не делают. Женщины у них раскрасавицы, разнаряжены: носят зеньчуг, рубены, золотые монисты, лестовки янтарные. Носят они сарахваны из серебряной и золотой парчи, а рубашки из лучшего шелка. Живут там женщины, как царицы. Мужики их любят, пальцем не трогают. Не дай господь, какой мужчина обидит свою жену – его за то смертью наказывают. Женщины и на круг ходят, и грамоте обучаются с дьяками вместе. В город свой те люди мужчин не принимают и не пускают, а женщин принимают. Кто ни пройдет, того накормят, напоят, оденут и проводят ласковым словом: «Спаси тя Христос».»

Однако, нас не должна смущать эта краткость. Как справедливо отмечает В.Я. Мауль, «это именно такой текст, где, по выражению, М.М. Бахтина, каждое слово пахнет контекстом». Описание «Города Игната» при всей своей простоте насыщено символами. Разъясним здесь четыре таких символа.

Во-первых, описание города начинается с указания озера, что  вполне типично для народных утопий и полностью гармонирует с Бело-водьем, озером Светлояр с градом Китежем, рекой Нерогой. Вода в славяно-русской культуре, как известно, имела особое мистическое значение, наделялась специфическими магическими свойствами, очищающей, исцеляющей и даже оживляющей силой. Поэтому для создателей легенды вполне естественным было топографическое совмещение «города Игната» с сакральной стихией воды. Вода – это еще и естественный, но в то же время символический барьер, отделяющий и охраняющий остров спасения от контактов с миром иным.

Во-вторых, необходимо отметить наличие в городе пяти церквей. В «земле обетованной», претендующей на роль спасителя от внешней греховности, церковь была, конечно же, обязательным условием. В городе их именно пять, поскольку такова магическая символика чисел, которые передавали сакральную информацию, констатируя божественный смысл явлений. Известно, что почитание пятерки опиралось в русской традиции не только и не столько на языческие корни, сколько на христианские истоки.

В-третьих, показательна роль женщины в легенде о «Городе Игната» - в ней мы находим материнский архетип, мифологему Великой матери, образ Матери-Земли. При этом в саду символизировалась и сакрализовалась ограда как таковая – «сад заключённый» служил символом и местом пребывания Богоматери.

В-четвёртых, чрезвычайно важным представляется изолированность города от внешнего, испорченного мира с помощью высокой стены с четырьмя воротами на разные стороны света. Здесь отчетливо акцентируется идея изоляционизма, отчужденности «Игнат-города». Только разорвав все контакты с утратившими веру землями можно было свято блюсти чистоту истинного православия. Высокая стена – словно рубеж между миром тем и этим. Благочестие, рай земной и свет – здесь, порча, «царство антихриста» и тьма – там. Вполне понятно, что все ворота в стене заперты, только «восточные открыты бывают днем». Именно там, на Востоке, где встает солнце, средневековые христианские представления локализовывали образ рая на земле. Соответствующие мысленные рефлексии умозрительно трансформировали апокалиптические мотивы в актуально-востребованные хилиастические ассоциации: «город Игната» – «Новый Иерусалим».

О том, как эта легенда коррелировала с действительным социальным устройством некрасовской общины можно узнать на примере жизни некрасовцев в Майносской республике.

 

Жизнь как путь: Кубанская, Дунайская и Майносская республики

Исследователь И.В. Смирнов так определяет время и место появления некрасовцев: «Некрасовцы как самостоятельное подразделение казачества (именно в таком качестве они рассматриваются в "Истории или повествовании о донских казаках" Ригельмана)  начинают свою историю после поражения Булавинского восстания 1707-1709 годов. Атаман Игнат Федорович Некрасов увел на Кубань до трех тысяч донских казаков с семьями, спасая их от истребления царскими властями. Там они соединились с кубанским казачьим войском, основанным еще в 1688 г. атаманом Львом Маноцким, и организовали своеобразную республику, которая на протяжении 70 лет непрерывно пополнялась казаками из других мест и крестьянами, бежавшими от крепостного гнета».

 

Кубанская республика

Сначала некрасовцы поселились на Средней Кубани (на правом берегу реки Лаба, недалеко от её устья), в урочище у современной станицы Некрасовской. Отступление на Кубань с самого начала рассматривалось руководством повстанческого войска как последний исход при неблагоприятном обороте военных действий. Земли в низовьях Кубани принадлежали в начале XVIII века крымским ханам, которые, в свою очередь, подчинялись Порте. Задолго до Булавинского восстания эти привольные места стали прибежищем для людей, спасавшихся от крепостнического произвола. Местные властители не препятствовали казакам селиться на Кубани, поскольку их воинская доблесть могла пригодиться в случае конфликта с непокорными феодалами. Изгнанники прибыли несколькими отрядами. К основному войску Некрасова присоединились спасшиеся из Есауловской Гаврила Чернец и Иван Драный, сын убитого атамана.

По данным Смирнова, общая численность спасшихся составила до трех тысяч человек. На место нового жительства игнат-казаки, как называли их турки, прибыли не униженными просителями, а войском при знамени и с семью пушками. Хан Каплан-Гирей разрешил им поселиться в низовьях Кубани, между Копылом и Темрюком, предоставил им свободу от податей и внутреннюю автономию. Объединившись с казаками Пахомова, новые обитатели Кубани возвели на холмах, в 30 верстах от моря, городки Голубинский, Блудиловский и Чирянский. Подступы к ним прикрывали болота. Некрасовцы строили лодки и небольшие суда, занимаясь традиционной для казаков рыбной ловлей, охотились, разводили скот. Так как войско их было конное, большое значение имело и коневодство.

Жизнь казаков на Кубани отразилась в источниках в основном своими внешними, военными проявлениями. Многие реалии общественного устройства и быта кубанских казаков можно воссоздать только по материалам изолированных и консервативных общин их потомков на Майносе и Маде, где бережно сохранялись древние традиции. Некрасов с самого начала стал лидером как бы небольшой казачьей республики. Задачи, стоявшие перед ней, требовали серьезного напряжения сил: следовало заложить основы такого устройства, которое исключило бы внутренние конфликты, т. е. воплотить в жизнь, хотя бы на маленьком клочке земли, те идеи, во имя которых погибли тысячи повстанцев на Дону. Не успев обосноваться на новом месте, некрасовцы уже лишают покоя царских воевод. В ноябре 1708 году «вор и возмутитель»  Кузьма Драгун приехал на Хопер от Некрасова. Около Царицына в 1709 году поймали другого некрасовца с «прелестными письмами». 

Дальнейшие отношения некрасовцев с самодержавием отражены в документах как чередование дерзких рейдов казачьих отрядов и ответных карательных экспедиций. В 1711 году Некрасов ходил на Дон и Волгу. В ответ в августе того же года объединенное войско Апраксина и Чаптержана, сына Аюки, разоряло кубанских казаков. В 1713 году состоялся поход Некрасова, Ворыча и Семена Кобыльского в окрестности Харькова. В 1715 году 40 некрасовцев, переодетых нищими, сборщиками подаяний и монахами, во главе с беглым монастырским крестьянином-некрасовцем Прокофием Сокиным проникли через донские земли к Тамбову, агитируя крестьян против царской власти и за свою веру. 16 июля 1717 года царский слуга Салтыков с тревогой пишет в своём донесении: «Некрасов, да Сенька Кобылской и Сенька Ворок с некрасовскими казаками великим собранием хочет итти под Царицын». Но уже 3 августа некрасовцы атакуют Пензу, а неудачу они «выместили на дворянских усадьбах». Отряды мятежных казаков появились также на Медведице и на Хопре. 

В свою очередь, царское правительство принимало ответные меры: указом военной коллегии вводится смертная казнь за недонесение на агентов Некрасова. В ноябре 1722 года на Дон выслали специальные грамоты о засылке собственных шпионов на Кубань под видом купцов и «О предосторожностях против прихода запорожцев и некрасовцев». Но в 1727 году новая группа их во главе с Яковом Резенком проникает на Дон с воззваниями от атамана. В 1728 году калмыки вместе с султаном Батыр-Гиреем Кубанским, царские союзники, ведут на Кубани жестокие бои с некрасовцами, которых возглавляют сам Игнат Федорович и его сын Михаил. Последующие стычки тянулись еще лет десять. С конца 1730-х годов активность некрасовцев заметно уменьшается. Приблизительно в 1737 году Игната Некрасова не стало. Около 1740 года происходит и первое разделение: 1600 семей отправляются морем в Добруджу, где на дунайских лиманах основывают первоначально два городка: Сарыкёй (Желтое, или Сарыково) и Дунавцы. В 1778 году некрасовские станицы на Кубани были окончательно разорены царскими властями. Так закончился период Кубанской республики.

 

Дунайская республика

Дунайские гирла (рукава и притоки рек, впадающих в Азовское и Чёрное моря) – традиционное место расселения кубанских казаков и героев крестьянских войн. Об этом красноречиво говорят названия лиманов: «лиман Разин», «лиман Дранов» и другие. Некрасовская традиция связывала переселение в Добруджу с историей про «двух салтанушек», которые ехали к Игнату «делить казаков»: «Как давака с тобой Игнат сударь а мы казачков дялить» (записано некрасовцем Исааком Петровичем с острова Мада в Анатолии). Эта легенда и приблизительная дата — около 1740 года —  единственное, что известно об основании дунайской казачьей вольницы.

Временные казачьи поселения не оставили в источниках значительного следа, даже их русские названия не дошли до исследователей. Одно располагалось под Бафрой, между Самсуном и Синопом, другое — у озеро Деркон. На карте XIX века эти городки обозначены одним и тем же именем «казак-кёй» (с турецкого — «казачье село»). Иммигранты основали в Добрудже свои села. Там они жили, независимо от своих прежних занятий, на положении казаков, подчиняясь «заветам Игната», кругу и атаманам, неся воинскую повинность, но не платя налогов. Их религиозными центрами были Слава, Журиловка, Каменка (у города Мачин), Новинка и Гиздар-Кийо (у города Гирсов), Татарица (между Силистрией и Туртукаем). Приток из России неказачьего населения: старообрядцев и бежавших от крепостничества крестьян, —  привел к социально-экономическим сдвигам — распространилось наряду с рыболовством земледелие, возросла роль духовенства, хотя до известного времени эти процессы нейтрализовались иммиграцией из других поселений «игнат-казаков» на Кубани.

В начале XIX века дунайским некрасовцам пришлось столкнуться с проблемой, резко нарушившей их жизнь. В 1775 году потемкинские драгуны Текелия ликвидировали Запорожскую Сечь. 38 куреней запорожцев двинулись по Днепру к Черному морю. Турецкий султан принял их на тех же условиях, что и некрасовцев, и поселил в урочище Сеймены в 50 верстах выше Гирсова. Некоторое время те и другие казаки сосуществовали, а беглых из России делили между ними турецкие пограничные власти, которые старообрядцев направляли к некрасовцам, а остальных — к запорожцам. Однако в 1805 году последние «за разбой переведены были на берег Черного моря», в район Катерлеза, к самым некрасовским стенам. Началась религиозная рознь. Некрасовцы объясняли распрю буйствами соседей, однако в итоге у обеих сторон сложилась установка: убивать тех, «кто люлькой не смердит», или же, наоборот, «кто смердит».

В 1806 году некрасовцы пошли походом на дунайскую Сечь и взяли ее штурмом. Турки отнеслись к этому спокойно — ведь дрались между собою гяуры (то есть немусульмане). Но энергичный кошевой Калниболотский, воспользовавшись началом русско-турецкой войны в том же году, собрал запорожцев и пошел по Дунаю, истребляя некрасовцев, а затем высадился в лимане Разин. Жестокая битва закончилась сожжением Сарыкёя. В 1814 году старик Рагозяный-Дидов, участник «исхода с Днепра», взял Дунавцы и перенес туда Сечь. На некоторое время жизнь некрасовцев на Дунае была парализована, и они массово бежали в устье реки Марицы — основав Энооское поселение, а около 100 семей предпочли вернуться в Россию и осели в Бессарабии (Тучкове).

Следующая война России с Турцией привела к падению запорожской гегемонии. В 1827 году на выборах кошевого женатые запорожцы возобладали над холостой Сечью и поставили кошевым бондаря Осипа Гладкого, который, командуя во время войны под Силистрией две тысячи казаков, перешел на сторону России. Это побудило турок разоружить и взять под стражу всех запорожцев и разгромить их укрепленные поселения. Четыре украинских села на острове Лети влачили с тех пор жалкое существование. А Дунавцы так и не были восстановлены. В 1829 году еще одна группа некрасовцев численностью до 1500 человек во главе с атаманом Полежаевым возвращается в Россию «стараниями генералов Тимана и Рота» и живет с тех пор в Кугурлуе под Измаилом в селе Некрасовка.

Оставшиеся некрасовцы восстановили хозяйство в придунайских станицах. Теперь это были уже не вполне казачьи станицы. Не зря говорили на Майносе, что на Дунае-де «меньше казацкого корене»: новые переселенцы из России принесли с собой иную систему социальных приоритетов. Восходящий к Некрасову идеал вольного воина заменили более рационалистическим идеалом зажиточного хозяина. Земледелие, ремесло и особенно торговля, которой вопреки Игнатовым «Заветам» занимались теперь дунайцы, способствовали их социальному расслоению. Вся история некрасовцев на Дунае в XIX века —  это постепенное разложение их традиционной структуры с параллельной трансформацией идеологии, психологии и культуры, в результате чего грозные некрасовцы превратились в мирных липован, которые признавались в беседе с Тумилевичем: «Мы, дунайские, позабыли об Игнате».

 

Последний атаман и конец Дунайской республики

Последний атаман Сарыкёя по происхождению не был казаком и промышлял торговлей. Известна его фамилия — Гончаров. В юности он пережил бедность и тяжелую болезнь, потом в 30-летнем возрасте участвовал в сложных международных политических комбинациях, писал стихи и богословские трактаты. Его собеседниками в разные годы были Луи Наполеон Бонапарт, А.И. Герцен и Н.П. Огарев. Переписка дунайского атамана с Герценым — уникальный пример диалога философий разных веков: XIX и XVII  — к последнему по мировоззрению и образованию можно в принципе отнести Гончарова.

Первым предприятием Гончарова явилось учреждение старообрядческой иерархии. До 1846 года старообрядцы-поповцы, не имея «законных» епископов, принимали в свои церкви беглых попов, нередко пьяниц или воров. Гончаров отправил инока Павла, главного энтузиаста устройства епископской кафедры, в Стамбул, где под турецкой стражей содержались шесть патриархов и более 20 опальных архиереев, удаленных из епархий султаном. Друг Гончарова Михаил Чайковский (он же Мехмед Садык-паша) помог Павлу договориться с бывшим митрополитом Боснии Амвросием о переходе в старообрядчество. С помощью майносских некрасовцев Амвросия выкрали из Стамбула. С паспортом на имя некрасовца Карпа Карпова он отправился морем в Добруджу, где был торжественно встречен Гончаровым и отправлен в Австрию. Так 28 октября 1846 году в Белой Кринице появился первый старообрядческий митрополит.

Другой инициативой Гончарова явилось установление связей с русской революционной демократией для совместной борьбы против царизма. В 1850-1860-е годы некрасовская Добруджа стала одним из центров революционной агитации. Прокламации лежали там свободно в каждом трактире и в частных домах. Посланец Герцена Кельсиев стал старшиной крупнейшего в округе города Тульчи. Неудивительна поэтому паника, поднятая в реакционной печати по поводу «революционной польско-некрасовской партии»: «Объявился новый тип русских людей, раскольников-нигилистов... Некоторые из нашей несчастной, сбитой с толку молодежи ушли в Женеву и Добруджу».

Трудно сказать, каковы были дальнейшие планы Гончарова. Поддержки он искал и у Герцена в Лондоне, и у Луи Наполеона, и у польской эмиграции. Но союз с революционной демократией оказался непрочен по многим причинам: и из-за взглядов Гончарова, который не мог простить Герцену его неверие в бессмертие души, и из-за порочной деятельности Кельсиева в Турции, и из-за политической пассивности дунайских липован, многих из которых звание казака тяготило необходимостью военной службы. После очередного неблагоприятного поворота в султанской политике, когда получил отставку покровитель Гончарова «главнокомандующий османскими казаками» Садык-Чайковский, 17 октября 1864 года последовал перевод некрасовцев, в том числе майносских, отнюдь того не желавших, в «райю» с лишением всех привилегий.

Став податным сословием, дунайские некрасовцы почувствовали на себе всю тяжесть турецкой эксплуатации. В 1878 и 1899 годах большие их группы эмигрировали в Анатолию, в окрестности Майноса (селение Гамидие, или Новый Казаки). Так закончился период Дунайской республики.

 

Майносская республика и некрасовская община

Особое место в некрасовской эпопее занимает поселение на берегу озера Майнос, неподалеку от порта Бандерма, известное еще как Бин-Эвле («Тысяча домов»). Оно было основано около 1814 года и значительно увеличилось за счет перехода туда обитателей Эносских станиц в 1828 году. Именно на Майносе традиционные казачьи общинные устои, быт и фольклор сохранялись почти в неприкосновенности до того момента, когда изучением их смогли заняться европейски образованные путешественники и исследователи. Причин такой консервативности две: во-первых, экономической основой жизни казаков оставалось здесь, как и на Кубани, артельное рыболовство, практически не создававшее возможности для возникновения неравенства и расслоения в общине; во- вторых, чуждое по обычаям, вере и языку турецкое окружение исключало ассимиляцию.

Майносский материал дает уникальную возможность восстановить облик традиционной некрасовской общины. Он зафиксирован в записках путешественников и политических деятелей, посетивших Майнос: У. Гамильтона (1837 г.), М. Чайковского (1841 г.), Мак- Фарлана (1847 г.), В. И. Кельсиева, он же Иванов-Желудков (1863 г.), инока Михаила (1872 г.), д-ра В. П. Щепотьева (1893 г.), В. Ф. Минорского (1901 г.), а также в исследованиях советских ученых, встретившихся с майносскими некрасовцами после их возвращения в СССР, прежде всего ростовского фольклориста Ф. В. Тумилевича.

У этих некрасовцев по-прежнему обычное право составляли «Заветы» («Законы Игната»). Конечно, Некрасов не был в состоянии предусмотреть на Кубани те ситуации, в которые попадут через сто лет потомки его соратников. Но демократическая структура обладает обратной связью и может сама (в истории тому множество примеров) достаточно адекватно реагировать на изменение обстановки. Коллективная мудрость общины становилась очередным «заветом Игната»: с ними все еще был Игнат, и они все на кругу были Игнатом, но уже не конкретным человеком, а символом, бессмертным героем-покровителем. Наиболее корректным в научном отношении из существующих многочисленных вариантов кодификации этого обычного права нам представляется предложенный исследователем Люшиным, который начинает с описания традиционно донских норм общественной организации: высшая власть в общине принадлежит казацкому кругу, в который входят совершеннолетние мужчины; исполнительная власть возложена на атамана, который избирается сроком на год, но может быть смещен раньше в случае серьезной провинности; круг является также судебной властью.

По обычаю, членом круга считался казак с 18 лет; с 30 лет он мог занимать войсковые должности; с 50 — становиться походным или войсковым атаманом. Поскольку майносцы именовали себя «славное войско Кубанское», их атаман считался войсковым. Но, вопреки казачьим традициям, у некрасовцев в круге могли участвовать с правом совещательного голоса и женщины. Круг собирался есаулом, тоже выборным должностным лицом, либо общинным курьером и экзекутором, причем за неявку некрасовец платил 10 или больше монет «войскового приговора». Однако круг мог быть и бунтовским, если он созывался не атаманом и не есаулом, например, для наказания или смещения исполнительной власти. Вообще обращение с атаманом было вольным: он мог быть приговорен кругом к розгам так же, как любой другой казак, а после наказания продолжал выполнять свои обязанности.

У майносцев никогда не замечалось общежительной тенденции: ячейкой их общества оставалась патриархальная семья с большим количеством детей, с чрезвычайно почтительным отношением к старшим и регламентированными внутренними отношениями: «Младший сын живет с родителями»; «За обиду жены круг наказывает мужа, а ей дает развод», «За измену мужу жену карают смертью», и тому подобное. Община не вступала в противоречие с интересами семьи и сама не нуждалась соответственно в мерах обобществления, потому что производство уже носило в значительной степени общественный характер. Коллективное рыболовство в течение всего XIX века и позднее оставалось главным источником существования на Майносе. «Только рыбой и живем, а то все покупное», — говорили казаки. «Так как главное занятие населения рыболовство, женщины, мало занятые в поле, работают большей частью около дома».

Майносцы были высококвалифицированными мастерами своего дела и обеспечивали себя за счет рыбной ловли деньгами на покупку товаров, а с 1864 года — и на уплату податей. С «осеннего Димитрия» (26 октября) до «весеннего Георгия» (26 апреля) мужчины от 15 до 55 лет выходили в море на лодках артелями по 18-25 человек во главе с атаманом, плавали в Трапезунд, в устье Дуная, Солунь, Смирну и на Афон. Рыбу ловили круглыми вентирями или неводами и продавали сообща под строгим контролем атаманка. У него хранились «до Георгия» все заработанные деньги, а на личные надобности он выделял нужную сумму, что потом учитывалось при дележе. То есть общий доход «дуванился» — порядок, происходящий от прежних разделов военной добычи. Каждый казак в день «весеннего Георгия» получал треть своей доли, за вычетом взятого аванса. Треть расходовалась «на войско», треть — на церковь, школу, помощь престарелым и больным.

В большой «ватаге» насчитывалось 80 человек, во главе стоял родственник атамана, уважаемый воин — все были при оружии. Кроме рыболовов, при артели находились есаул, писарь и два старика-казначея. Поскольку возникала необходимость каждый раз заключать новое соглашение с властями того лимана, куда направлялась артель, это требовало от атамана определенных дипломатических навыков. Очевидец пишет: «Согласно постановлениям, завещанным им Игнатием Некрасовым, эти казаки не должны были заниматься хлебопашеством»; он не нашел на Майносе ни садовых деревьев, ни огородов, ни виноградников. Лишь постепенно некрасовцы перестали пренебрежительно относиться к земле, однако основой их благосостояния оставалась рыба. «Закон Игната» пресекал возможные источники неравенства: «Наживать добро можно только трудом»; «Торговлей казак заниматься не должен»; «Помогать бедным один может только тайно, явно же помогает круг».

Особую часть «Заветов» составляли нормы, предупреждающие ассимиляцию. Брак мог быть заключен только между членами общины. Известны случаи, когда майносцы брали в жены чужих женщин, но это были обязательно казачки. Отдавали на сторону своих женщин только дунайским казакам из Гамидие. Даже эти случаи — капля в море. На 99% майносская община оставалась эндогамной. «Общение с турками разрешается только по необходимости». Вот какие слова приписывал фольклор Игнату: «Ой, да вы же все донские казаки, а вы с турками не соединяйтесь, а вы с ними не сообщайтесь, они самые враги наши, преступники, они и религии нашей не сполняют».

Жизнь, однако, заставила некрасовцев смотреть на иноплеменника как на существо, подобное себе: «Есть турки плохие и хорошие; и наши так же, — говорили некрасовцы. — У них своя церковь, у нас своя». Минорскому рассказывали о черкесе Кара-Али, посаженном в тюрьму: «Хороший человек, только обидели его». Я. И. Смирнов, посетивший майносскую колонию на острове Мада, обнаружил на стене одного из домов портреты двух турок работы местного художника с их именами, подписанными по-русски. Бытовое общение турок с некрасовцами, наблюдавшееся путешественниками, было спокойным и дружелюбным. Все жители Майноса знали турецкий язык.

Круг обладал полной юрисдикцией над своими членами, вплоть до права смертной казни за серьезные проступки. «В куль да в воду», — так традиционно обозначалась кара за измену. Смертью карались грабеж, убийство, богохульство, святотатство, изнасилование. Впрочем, случаи серьезных преступлений были редки, так что некоторые суровые статьи «Заветов» носят скорее превентивно-теоретический характер. «Убийства у нас давно не было», — говорили казаки. Чтобы предупредить в зародыше внутренний конфликт, некрасовцы придумали «выдачу головой» — передачу обидчика в распоряжение обиженного. Основанием для этого служил как бы факт «покушения на убийство», однако на деле достаточно было в ссоре просто схватиться за нож, чтобы быть подвергнутым этой каре. Мелкие проступки карались розгами. Произнесший за общественным столом неприличное слово выводился есаулом за ворота и там получал 30 ударов. Для должностных лиц не делалось никакого исключения. По окончании наказания совершался ритуал «прощения вины»: атаман ударял палкой по плечу провинившегося и говорил: «Ну, бог те простит, впредь не греши». Если же казак полностью лишался общественного доверия, круг мог отказать ему в прощении. В этом случае он оказывался лишенным казачьих прав и исключался из общины. Конечно, одним из секретов ее прочности оставалось чуждое окружение.

Коллективная память Майноса, его фольклор не донесли до нас ни одного имени социально опасного бунтаря. Однако человек, выросший на Майносе и воспитанный им, вовсе не напоминал замкнувшегося сектанта. Бодрость, энергия, внутренняя сила некрасовцев - эти черты отмечались и путешественниками, и учеными, и политиками еще век назад и сохранились доныне. Большую славу заслужили майносцы как воины. «Податей с казаков царь не взял и до сих пор не берет, за то мы на войну ходим, и за то нам честь и слава по всей Европе... В эту войну Инглизы [англичане] с нас даже патреты машиной посымали». Султаны ценили некрасовцев. За их честность им поручалась, например, охрана турецкой воинской казны. На войну они выходили отдельными формированиями под собственным знаменем, с собственным походным атаманом и собственной артиллерией. Перед походом султан выдавал каждому казаку по 1 тыс. пиастров «на подковы». В то время это были единственные в своем роде воины, которые никогда не грабили даже неприятеля: в «Заветах Игната» имелось положение о том, что неправедно нажитое добро не идет впрок. Вообще чувство собственного достоинства и гордость были весьма свойственны этим людям. Особой славой среди некрасовских командиров был окружен Иван Салтан. В Неджибском сражении 1839 году его отряд остановил атаку арабской конницы Мохаммеда-Али и спас турецкую артиллерию, за что султан пожаловал ему золотую булаву.

Кроме войны и рыболовства, майносцы находили и другие точки приложения сил: занимались извозом, изготовлением повозок, ловлей пиявок и другими промыслами. Все доходы от них тоже шли через войсковую казну и «дуванились». Особое значение имело коневодство. Быт майносцев многими чертами напоминал быт старого донского казачества и составлял разительный контраст с мусульманским окружением, что сразу же обращало на себя внимание путешественников. Дома строились из камыша, обмазанного известью. Казаки вешали в них картины. На стол торжественно стелили скатерть для гостей. На ней были надписи уставом («Дуни маковой платок»). Вместе с тем парадная гостиная была убрана по-турецки. Игнорируя стулья, некрасовцы сидели на полу. «Все они отличаются безупречным поведением, — писал очевидец, — всегда вежливы и почтительны».

При одной из церквей помещалась школа. Все мужчины на Майносе были грамотны, среди женщин многие тоже. С 8 до 12 лет они посещали школу, где занятия вел дьячок; с 12 до 18 под руководством опытных воинов юноши учились военному мастерству. В 18 лет казак мог жениться, девушки выходили замуж с 16 лет. Весьма велика была роль пожилых людей. Некрасовец, который храбро воевал, выполнял «Заветы» и ничем себя не запятнал (скажем, не проявил слабости во время порки), по достижении 50 лет пользовался большим уважением. Из пожилых казаков избирались все руководители общины. На кругу старики сидели рядом с атаманом, составляя его ближайший совет. Вообще же тот, кто, несмотря на эпидемии и превратности военной судьбы, доживал до 50 лет, мало в чем уступал 30-летнему. Пожилые женщины также обладали большим авторитетом.

 

Конец Майносской республики и разложение некрасовской общины 

В октябре 1864 года казаки Майноса были переведены в «райю» и обложены налогами, султанские фирманы (именные указы) и пушки были у них отобраны. Через год часть населения решила покинуть Майнос и переселиться в глубь Малой Азии, на остров Мада (Бейшехирское озеро), однако из-за эпидемий эта колония оказалась недолговечной. 

1872 год внес новшество в религиозную жизнь майносцев: те, кто не принял «Гончарову» (белокриницкую) иерархию из-за недоверия к «гречину» Амвросию, при посредничестве афонских монахов склонились к единоверию. Однако это расхождение не вызвало раскола в общине. В обеих майносских церквах утвердилась выборность священников из числа начитанных казаков, которых церковные власти, в том числе российские, поставляли по указанию круга. Усиление турецкого налогового гнета и доброжелательная деятельность русского посольства в Стамбуле привели к тому, что группа майносцев в числе 150 семей во главе с атаманом Шашкиным в 1912-1913 годах вернулась в Россию и осела в Кутаисской губернии.

Сокрушительный удар по Майносу нанес капитализм. «По законам Игната, — говорят казаки, — мы жили до Кемаля». Турецкая республика ликвидировала самостоятельность казачьей общины и подселила к ней мусульман, запретила обучение детей русскому языку. Разрушительной оказалась мера по подрыву некрасовского рыболовства: ранее озеро Майнос находилось на откупе у некрасовцев, а в конце 1920-х годов его сдали турецкому предпринимателю, который скупал у казаков рыбу по бросовой цене. Несмотря на все усилия отдельных энтузиастов (например, последнего атамана Саничева), начались разложение и упадок общины: уход в города, наем батраков, материальное неравенство. Так закончилась последняя – Майносская – республика некрасовцев.

 

Возвращение в Россию

Ещё в 1735-1739 годах, накануне и после предполагаемой смерти Некрасова (в 1737 году) власти Российской империи несколько раз предлагали некрасовцам вернуться на родину. Однако, возвращение некрасовцев началось лишь сто лет спустя и завершилось в 60-е годы XX-го века. При всех оговорках, исследователи выделяют три этапа (волны) репатриации некрасовцев: 1811-1813 годы, 1911-1930 годы и 1962 год.

 

Первая волна репатриации: 1811-1813 годы

Первая волна некрасовцев вернулась в Россию в период русско-турецкой войны, когда Добруджа была занята русскими войсками. Согласно указу Александра I от 25 июля 1811 года некрасовцам было разрешено переселиться из Бабадагской области в Бессарабию, причем гарантировалась свобода религиозных обрядов и строительства церквей. Центром переселения некрасовцев и всех старообрядцев стал Измаил, где число некрасовцев увеличилась со 185 человек в 1811 году до 474 человек в 1813 году. Затем эпидемия чумы и запрет на ловлю рыбы привела к возвращению части некрасовцев в Турцию, и в 1818 году в Измаиле было 265 некрасовцев. Под Измаилом в 1812-1813 годах возникло поселение Некрасовка.

 

Вторая волна репатриации: 1911-1930 годы

Незначительное количество некрасовцев-майносцев — «молодых людей, предназначенных турками к отбыванию воинской повинности», выехало в Россию в 1911 году с целью избежать службы в армии Турции. Несмотря на завет Игната Некрасова «при царе в Расею не возвращаться», с разрешения российского правительства и турецких властей началась их реэмиграция в Россию. Разрешения селиться на Дону или Кубани некрасовцы не получили, а были направлены в Грузию. Первая официальная волна реэмигрантов была незначительной. На забронированные в Грузии ещё с 1911 году земельные участки для группы возвращенцев из 45 семей в 1912 году из селения Майнос выехало всего 35 семей. Всего за 1912-1913 годы выехало 70-80 семей. Основав два селения, Успенское и Воскресенское, казаки прожили там всего несколько лет. 

После провозглашения независимости Грузии и установления власти меньшивистского правительства в начале 1918 года все они были вынуждены снова переселяться, на этот раз на Кубань, в станицу Прочноокопскую. Весной 1919 года Кубанская законодательная рада зачислила 246 казаков-некрасовцев в возрасте от одного до 71 года в состав кубанского казачества, и им были выделены земельные наделы примерно в 30 км от Приморско-Ахтарской станицы, где уже к лету 1920 года некрасовцы основали хутора Некрасовский и Новонекрасовский, впоследствии слившиеся в один — Новонекрасовский. При этом около 170-200 семей всё ещё оставалось в Турции. 

Стремление к возврату на Родину усиливалось письмами из СССР. В Советском Союзе в 1923 году переселенцы 1912-1913 годов, покинув кутаисский Натанеби, построили хутор Ново-Некрасовский в 30 км от станицы Приморско-Ахтырской. Рядом возникли хутора Ново-Покровский (дунайские некрасовцы) и Потемкинский (некрасовцы из Гамидие, вернувшиеся в 1924 году). В письмах ново-некрасовцы настойчиво приглашали своих родственников вернуться «к своему языку» и постоянно хвалили Советскую власть.

В 1925 году последние три семьи с Мады приехали в Советский Союз и поселились в Новонекрасовском хуторе. Однако, в 1927 году 170 семей (507 человек) некрасовцев деревни Майнос, несмотря на разрешение, так и не приехали в СССР.

В начале 1930-х годов небольшая община дунаков поселилась на рукаве Кордонка реки Терек, на территории современного Кизлярского района Дагестана, ими были основаны хутора Некрасовка новая, Некрасовка старая, Новая Надежда, Турецкий  (варианты названий Турковский и Турчанский), Кордоновка № 1 и Кордоновка № 2 (Буганов, Богданов). В 1939 году хутора Турецкий, Кордоновка № 1 и Кордоновка № 2 были ликвидированы, а жители переселены в Некрасовку.

 

Третья волна репатриации: 1962 год

Согласно данным исследователя Смирнова, после Второй мировой войны движение некрасовцев в СССР обрело новые стимулы. С 1956 году начались очередные переговоры. Главным инициатором выступил атаман Саничев. Он обратился в советское посольство в Анкаре, затем поехал в Москву как ходок. В соответствии с заключенным соглашением, 22 сентября 1962 года из Турции, селения Коджагёль (до 1938 года — Бин-Эвле или Эски-Казаклар, по-некрасовски, Майнос) 215 семей численностью до 999 человек покинули Турцию на теплоходе «Грузия» (Сёма Бабаев, тысячный переселенец, родился прямо на борту теплохода). Их маршрут лежал через Новороссийск поездом до Прикумска, а оттуда — к поселкам Новокумский и Кумская Долина. В основном их поселили в Левокумском районе Ставропольского края. Всего к 1962 году в СССР переехало около 1500 некрасовцев, из них чуть более 1200 майносцев. Сейчас их потомки проживают в посёлках Новокумский и Кумская Долина Левокумского района Ставропольского края.

К приезду некрасовцев им были приготовлены новые дома, которые делились между казаками по жребию. Им была выдана ссуда по 600 - 650 рублей на работающего и по 80 рублей на каждого иждивенца. Все некрасовцы получили работу в кумских виноградарских совхозах, где им были обеспечены высокие заработки. В соответствии с их желанием были построены две церкви: в Новокумском и Кумской Долине. По свидетельству Смирнова, некрасовцы довольно органично вошли в советскую жизнь. Первые трудности носили в основном технический характер, например — организация обучения в школе по принятым программам. На работе в совхозе они тоже проявили себя с лучшей стороны, всегда значительно перевыполняя план.

В 1970-80 годах Бургун-Маджарский и Левокумский совхозы, где трудились некрасовцы, стали совхозами-миллионерами с отличными клубами и школами, с очень высоким уровнем жизни. Бригада левокумцев в 1976 году была представлена на ВДНХ. Некрасовец Бандеровский был награжден Почетной грамотой ВЦСПС. О нем говорили, что «нет такой машины, на которой он не мог бы работать». Среди некрасовцев были и коммунисты. Первым в ряды КПСС вступил Ялуплин, приехавший в СССР в возврасте 16 лет. Многие из них были депутатами местных Советов, кавалерами советских орденов и медалей. Молодежь мало чем отличается от окружающего местного населения. Старинные костюмы надевали по праздникам или по случаю приезда собирателей фольклора. Ансамбль песни и пляски некрасовских казаков пользовались большой известностью. В 1978 году один из таких одержал победу на краевом и зональном смотрах.

Если некрасовцы первой и второй волны носили нательные кресты и бороды, крестили детей, венчали молодожёнов и отпевали покойников (читали Сорокоуст), чтили христианские праздники Рождество Христово и Пасху, то их их дети уже ходили в советские школы, учились в вузах и служили в армии. Юрисдикционно принадлежали в основном к белокриницкому согласию. Тем самым происходила медленная ассимиляция некрасовцев советским, а затем и постсоветским обществом.

Тем не менее, были и те, кто отказался переселяться в СССР. Так, в 1963 году несколько десятков семей некрасовцев и «дунаков» общим числом в 224 человека, отказавшихся выезжать в Советский Союз, были приняты в США. В результате в Турции осталась только одна семья некрасовцев.

 

Потомки некрасовцев в современной России в новостях мемориальной и фестивальной культуры

В целом в постсветский период в публичном дискурсе информация о потомках некрасовцев даётся преимущественно в виде новостей мемориальной и фестивальной культуры. Например, вот так: «Более 10 лет назад художники Ставрополья решили запечатлеть традиции и быт некрасовцев, чтобы память о них сохранилась на долгие десятилетия. В октябре 2012 года, отмечая 50-летие возвращения казаков на родину, в поселке Новокумском прошёл первый “Некрасовский пленэрц. Около десяти художников-живописцев и фотохудожников творчески отобразили культурно-этнографические особенности жизни некрасовцев. Результат поездки был представлен на выставке в Ставрополе: 57 разножанровых работ показали всё многообразие историко-культурного наследия общины. 2014 году на Ставрополье прошел масштабный Международный научный форум и этнографический фестиваль «Некрасовские сказки», на котором был представлен богатейший устный фольклор казаков-староверов. С 2017 года в краевом музее изобразительного искусства действует постоянная выставка работ художников, сделанных во время первого и второго Некрасовских пленэров: это более 60 работ», — указано в публикации «По заветам отцов: как живут казаки-некрасовцы в Ставропольском крае» в издании «Русский мир».  

В сентябре 2022 года исполнилось 60 лет со дня возвращения в Ставропольский край старообрядческой общины казаков-некрасовцев. Интерес к некрасовцам у научного сообщества возник практически сразу после их возвращения. Замдиректора Ставропольского краевого музея изобразительных искусств Ольга Бендюк рассказывает, что ещё в 60-е годы к казакам почти сразу приехали этнографы и лингвисты. «У казаков сохранились язык, обычаи и традиции, которые были распространены в России ещё до реформ Петра Великого. Поэтому специалисты начали изучать говор, который за 250 лет сохранился в чистоте, а также фольклор, былины и мифические произведения некрасовцев», — добавляет исследователь Ольга Бендюк.

Война в Украине затронула и представителей потомков некрасовцев. По данным издания «Русский мир», «первенец пассажиров «Грузии» Анны и Харитона Бабаёвых Семён живёт в посёлке Кумская долина Ставропольского края. Его сын, следуя заветам предков, защищает Отечество – участвует в СВО, был тяжело ранен, перенёс восемь операций. Но одно изменение семейных правил всё же радует и односельчан, и живущих по соседству с некрасовцами станичников. Постепенно ушло в прошлое старинное правило признавать «своими членами семьи» только внуков от сыновей. Внуки от дочерей считались членами семьи её мужа»..